О том.. ты хотел сказать, дедушко? Мед образования у меня нет, но живые примеры были перед глазами, тебе же предлагалось честно без падлы, описать последствия, в назидание потомкам. Ты никогда не думал о тех что придут тебе на смену? А я думаю, да.

Самое грязное место у человека это его рот, с вашей копролалийной пастью по этой части мало что сравнится. Не торчите, а лечитесь хотите сказать? нуну

У меня есть склонность к медицине, готовилась во второй мед в свое время, обычно оказываюсь права в своих спорах с докторами.
Вам ставлю среднетяжелое диссоциативное расстройство на фоне приёма псилоцибе изрядно приправленого этанолом, синдром сверхценного солипсизма и пароксизмальный аутизм нравственности.

Лекция Игнатия Журавлева о шизофрении, для общего понимания проблематики

https://www.youtube.com/watch?v=fT483_pHTLk

О, с самодиагностикой все в порядке у тебя, заходи, нашла кое что про твою душу http://schiza.net/viewtopic.php?f=3& … p;start=90

(Только далеко не любой, если ты о той классификации что в лектории, если не считать нагвализм управляемой формой шизы, как мы тут предполагаем)

Лукьяненко четверопутчик?

Делюсь прекрасным 

---

Алексей Сомов

Bonus: Коан тридцатый

Одноактная пьеса с бесконечным числом действующих лиц
(Приложение к "Самоучителю игры в тетрис")

Учитель и Ученик, о чем-то беседуя, приближаются к горному ручью, неширокому, но бурному. У ручья, пригорюнившись как васнецовская Аленушка, сидит Девица.

        Д е в и ц а :
        Учитель, бляха муха, я боюсь
        преодолеть поток, но жребий брошен,
        иль, говоря на языке отцов,
        alea jacta est (прошу простить
        за выговор вандальский, ну так что же,
        не полководец я, не узурпатор,
        да и не деспот вовсе, просто - голубчик,
        за пригоршню сестерциев в Стамбуле
        приобретенная в нагрузку к
        быкам мощнейшей паризейской стати
        вольноотпущенником, коий заказал
        уже себе надгробие с приличной
        нескорбной надписью: мол, жил и мылся
        в роскошных банях, выстроенных для
        богатых горожан. Да и Самойлов,
        мне помнится, писал о ломовой
        латыни иллирийцев). Я боюсь,
        поддавшись приснодевичьему страху,
        Учитель, омочить свои крила.

        А н т о н   К р о н е н б е р г :
        ...плыла и пела, пела и плела.

        Ш е к с п и р о в е д ы :
        Да пошел ты нахуй!

        У ч и т е л ь :
        Садись, едрена мать, да поскорей,
        мне на загривок.

        У ч е н и к :
        Учитель!

        Е д р е н а   м а т ь :
        Профаны, замолчите,
        трах-тибидох, омманипадмехум.
        Да, азиаты, скифы мы, а хули -
        когда граненый штык умнее пули,
        спроси себя однажды: who is who?

        У ч и т е л ь :
        ...Тяжела ты, мономашка.
        Почто ты взгромоздилась на меня,
        когда я, невредим и недостоин
        Божественного гулкого огня,
        блукал впотьмах, как одинокий воин,
        в надежде обрести свои полцарства
        и половину бледного коня?
        Все майя, все уловка, все фигня.
        Посмотришь вверх и влево - тает вмиг
        броня снегов предвечных.

        У ч е н и к :
        Ебал я в рот такие именины.
        Реальность отвернулась сотней лиц,
        но я вообще предпочитаю спины
        и скромные нули без единиц.
        Пойду домой, пока еще не поздно.

        У ч и т е л ь :
        Что ж, иди. Ступайте все
        хоть в Катманду по утренней росе,
        сверяя путь по голубям и звездам.
        А я, счастливый, словно цифра 7,
        останусь в заржавелом колесе...
        Потом придут ребята с самогонкой,
        с гармоникой, как водится в ночном.
        И вот тогда мы заново начнем
        наш долгий кир, осознанный и горький,
        как тридцать лет, как радуга в бою,
        как ожиданье у окошка кассы,
        как энтомолог у порога Лхасы,
        как бабочка в потерянном раю.

        Д е в и ц а   (или Д е в и ц а):
        Hey, you!

        У ч и т е л ь :
        Мразь, погибни на хую.
        Проходит ночь, проходит очный цвет,
        и сам Екклесиаст проходит мимо.
        Люби лишь то, что призрачно и мнимо.

        С б о й   р и т м а :
        Я не понял ни аза.

        Ю. А й х е н в а л ь д :
        Признаться, я и сам охуеваю.

        У ч и т е л ь :
        Днесь я прозреваю синь
        не то чтобы небесную, а за-
        небесную: возьми мои глаза,
        они мне не нужны. А все, что после -
        поминки, песни, родственные сопли -
        сие, мой друг, свидетельство лишь в пользу
        забвенья. Вот двусмысленный итог.
        Нам, смертным, остается только пере-
        махнуть болтливый сей поток
        туда, где чудеса в павлиньих перьях.

        М а т р о с   н а   м а ч т е :
        Упс, я вижу берег!

        Т о т   С а м ы й   С в е т   (маленько окосев):
        Америго Веспуччи не видали?

        Х а р о н :
        Я гидом буду, но едва ли.

        Д е в и ц а   (хоть на выданье):
        Эй, шеф,
        два счетчика!

        К о л у м б о в о   я й ц о :
        Что это было?

        У ч и т е л ь   (отдуваясь):
        Слазь, кобыла.

        У ч е н и к   (он же   Т в е р е з ы й   Н а б л ю д а т е л ь):
        Здесь все напоминает мне дурдом.
        Я задыхаюсь от любви и жажды,
        глотая воздух обожженным ртом.
        Короче, я вернусь сюда однажды,
        но не теперь. Когда-нибудь потом,
        стократ облившись крокодильим потом,
        зажгу светильник, не спросив: "А кто там?",
        не пожалев об этом и о том.
        Запроданный диаволу рябому,
        зачитанный, как предпоследний том
        Майн Рида - да, я наколдую шторм,
        я, мертвый одуванчик, я, ребенок,
        лишенный в Новый год подарка - и,
        чуть высунешься из-за пестрых штор,
        повсюду предстоящий Аркаим,
        нетленное хлопушечное мясо
        и удивленный каэспешный ясень,
        сапер, предотвращающий минет,
        да тошные мистические суки...

        С т а р ш а я   м е д с е с т р а :
        Пройдемте в процедурный кабинет.

        У ч и т е л ь   (враз отбросив предрассудки):
        Прощай, прощай, прощай, прощай, прощай
        и never-never-never-never-never.
        Прощай во мгле немыслимых эпох,
        на острие блуждающего нерва -
        прощай, Нах-Нах, оревуар, Пох-Пох,
        прощай в огне и глухарином гневе,
        прощай в карманах летнего плаща
        повсюду - на земле и в чистом небе
        над всей Гишпаниею.

        У ч е н и к :
        Ну, вот и славно. Только вот беда:
        зачем ты нес нетрезвую шалаву
        и по какому-растакому праву
        сдавали мы без боя города,
        поили ненасытную ораву
        ландскнехтов, и бессчетные года
        шумела молодая лебеда
        на площадях и улицах? Во славу
        косящих глаз, не знающих стыда?
        Неужто лишь подбритая манда
        всему причиною?

        У ч и т е л ь :
        Таки да.

        У ч е н и к :

Я отказываюсь участвовать в этом говяжьем фарсе. Я прекращаю говорить гребаным черно-белым стихом, отрясаю прах с моих сандалий и уезжаю в родовое поместье Малое Загробье. Гасите рампы, сэр, сушите весла. Тогу вернешь костюмеру. Занавес, бля.

        З а н а в е с   (падая):
        Бля!

        У ч и т е л ь :
        Постойте. Так бессмысленна лазурь,
        так непосильна для простого глаза,
        но вот сейчас на голубом глазу
        бла-го-у-ха-ю я, как мертвый Лазарь,
        и я строптив, как молодой Фома,
        и я принципиален, как Иуда.
        Я спрыгнул с человечьего ума,
        не веря в целесообразность чуда.
        Но в унисон музыке высших сфер
        поет себе тихонько мой аэр.
        Мой милый, умирая - умирай,
        но затверди нехитрую мораль:
        чем растекаться мыслию по древу,
        ментально сбрось растрепанную деву.

        Правила стихосложения:
        А все-таки зачем ты нас придумал?

        П. Б у а л о :
        Да просто ветер дунул.

        Н е к т о   В   С е р о м   (в сторону, голосом Фаины Раневской):
        Корсетка моя,
        голубая строчка,
        мне мамаша приказала:
        гуляй, моя дочка.
        Я гуляла до зари,
        ломала цветочки.
        Меня милый цаловал
        в розовые щечки...

        Все фигуры неподвижны и слабо освещены.

        КОНЕЦ

Вместо послесловия. Автор выражает глубокую признательность Денису Модзелевскому, сохранившему это замечательное произведение в своих анналах (практически как тот ветеран Вьетнама из "Криминального чтива", который передал-таки сынишке погибшего сослуживца папины часы) в назидание потомкам. Само произведение является вольным переложением одного буддийского коана: учитель и ученик встречают на берегу ручья падшую женщину, и учитель переносит ее через ручей. Далее ученик задает учителю вопросы, суть которых можно свести к одному: а не в падлу было? Конечно в падлу, отвечает учитель, но я перенес шлюху через ручей и забыл, а ты вот по сей день несешь ее на своих плечах.
Впрочем, автор мог напутать насчет порядкового номера коана. Автор вообще не уверен в том, что в данной традиции существует какая-либо нумерация. От падения в бездну отчаяния по этому поводу его удерживает лишь робкая надежда, что читателю, буде он окажется, глубоко безразличны всякие религиозные традиции.

Эль, 2008-2009