Колдовство

Найда Векшину месяц недолюбливала, год не любила и тридцать лет ненавидела.
С того самого момента, когда начальник КБ привёл новую чертёжницу.
За месяц Векшина осмотрелась.
За год тихой сапой охмурила Котовского, инженера по стандартизации.
Найдин двухлетний роман треснул, накренился и рассыпался в прах.
Поняла это не сразу: Котовский действовал как опытный двойной агент.
В декабре 1982-го Векшина впорхнула в отдел свежеокольцованной, с тортиком и шампанским.
Найда сколько могла терпела эти воркования на публике, эти держания за ручку, сочувственные взгляды сослуживцев, но каждый раз как по живому.
Как-то проснулась и поняла – всё, хватит.
И принесла заявление по собственному.
Устроилась в первую же попавшуюся контору, в поганое застойное болото, населённое климактерическими тётками с исковерканной личной жизнью.
Ближе к вечеру тётки закрывались на ключ и распивали бутылочку-другую под аккомпанемент жалоб на мужиков, детей и свекровей. Это те, у кого были мужики, дети и свекрови. Остальные подпевали платонически.
Сначала закрывались раз в неделю, потом чаще.
Через год Найда обнаружила, что ждёт вечера.
Ещё через пару лет – что ждёт с нетерпением.

В перестройку контора не выжила.
Через Найдину жизнь пронеслась череда невразумительных работ и невнятных мужей, завершившаяся должностью дворника и в меру выпивающим аптекарем Юрой, женатым на одной змее подколодной пожизненно, без права на досрочное освобождение.
Неизменным оставалось одно – перед сном подумать про Векшину и сказать: – Сдохни, тварь!

Изредка Найде звонила бывшая сослуживица, с удовольствием повествовала про то, что у Векшиной всё замечательно, и дом полная чаша, и Котовский на неё не надышится, детей только нет, оно и к лучшему, сейчас такие дети – с ними сам в гроб запросишься, добровольно.
А в позапрошлом феврале сообщила, что Котовский умер, что на девять дней Векшина заказала кафе и что из кафе её увезли с инсультом, 53 года, рановато, ну, не всё ж по заграницам раскатывать, и вот что теперь, родственников никого.
Найда два дня яростно мела двор, рявкая на вовремя не увернувшихся жильцов, а в пятницу поехала в больницу.
Векшина лежала страшная, бледно-зелёная, с перекошенным лицом, но Найду узнала, пыталась что-то сказать, но только просипела – оиа, оиа.
Найда поняла – Олечка, Олечка.
Ездила по несколько раз на дню, переодевала, кормила, всё молча.
Доктор спросил, кто Найда такая – родственница, подруга. Больную надо выписывать, сможете обеспечить уход?
– Да, – сказала Найда.

В апреле Векшина научилась сидеть сама, без поддержки.
В мае встала и прошла несколько шагов, в ходунках, но сама.
К осени и в магазин выбиралась, и в парк, даже в парикмахерскую.
Правда, речь не восстановилась полностью.
Но Найда понимала.
Оиа иа.
Олечка пришла.
Аио оиа.
Спасибо, Олечка.

Найда сходила в собес, написала заявление, чтоб выделили соцработника.
Первую тётку сразу же забраковала, больно пронырлива с виду, а ко второй, Терезе Вацлавовне, присмотрелась пару дней, хорошая, душевная женщина, надёжная.
Оставила ключи на полочке для телефона и ушла.
По дороге купила бутылку водки, дома хлопнула пол-стакана, за девять месяцев вкус не изменился, такая же гадость, но внутри теплеет, подошла к окну и, глядя в сырое холодное ноябрьское небо, сказала: – Сдохни, тварь!